И.Л. Сиротина Г.П.ФЕДОТОВ О КУЛЬТУРЕ И ОБРАЗОВАНИИ В РОССИИ: ВЗГЛЯД ИЗ ЭМИГРАЦИИ Вслед за Ф. Степуном могу повторить:"...первая же прочитанная мною статья Федотова превратила меня в его поклонника"1. Далеко не все теоретические концепты выдающегося религиозного философа и историка культуры принимаются много безоговорочно, но не может не подкупать та "особая заостренность и взволнованность", которые появляются в его работах, когда он созерцает трагическую русскую историю. Для Федотова бытие народов и государств оправдывается только творимой ими культурой. "Русская культура оправдывала Империю Российскую"2. С горечью взирает он на трансформацию этой культуры в Советской России. Основным фактом современной ему культуры Федотов считает ее экстенсификацию. Основную вину за это Георгий Петрович возлагает на русскую интеллигенцию, ибо именно она является носителем социальной и культурной сути российского народа. Федотов снова и снова возвращается в своей философской публицистике к этой концептуальной связке "российская история русская интеллигенция". Он изображает социальный лик русской интеллигенции как собирательный образ России. Однако создание портрета российского интеллигента не есть самоцель для Г.П. Федотова. Его задача восстановить надорванные связи поколений путем отречения от мертвого в прошлой культуре. Оценка прошлого подчинена исканию нового национального сознания, носителем которого и должна быть интеллигенция. Г.П. Федотов в своих "Письмах о русской культуре" (1938) специально задается вопросом, "какими словами, в каких понятиях охарактеризовать русскость?". Иными словами, он пытается составить портрет носителя российского менталитета. Философ так и назвал первое письмо "Русский чело век". Задача оказалась очень сложной, решить ее однозначно не удавалось. Поэтому, отказавшись от "ложного монизма", автор "Писем..." видит единственный выход изобразить "коллективную душу как единство противоположностей'(2. 172). Чтобы не утонуть в многообразии, Г.П. Федотов свел русский менталитет к полярности двух несводимых далее типов. "Схемой личности будет тогда не круг, а эллипсис. Его двоецентрие образует то напряжение, которое только и делает возможным жизнь и движение непрерывно изменяющегося соборного организма" (2.172). Далее Г.П. Федотов рисует два типа исторических формаций русской души" в виде прямо противоположных портретов, один из которых сам автор называет левым: "Это вечный искатель, энтузиаст, отдающийся всему с жертвенным порывом, но часто меняющий своих богов и кумиров. Беззаветно преданный народу, искусству, идеям положительно ищущий, за что бы пострадать, за что бы отдать свою жизнь... Максималист в служении идее, святой беспочвенник. В терминаж религиозных, это эсхатологический тип христианства, не имеющий земного града, но взыскующий небесного. Для него творчество важнее творения, искание важнее истины, героическая смерть важнее трудовой жизни. Нетрудно видеть, что этот портрет есть автопортрет русской интеллигенции" (2. 173). Несмотря на то, что автопортрет получился не очень симпатичным, Г.П. Федотов признает, что он повторяет черты "очень глубокого и вполне народного лица"(2.174). И даже все его кричащие противоречия объясняются именно его "русскостью", так как "в русской душе не приходится говорить об оттенках: все противоречия ее встают в необычайной обостренности"(2.182). Утрата русской идеи вот, что тревожит философа в первую очередь. В статье с характерным названием "Будет ли существовать Россия?" Федотов поднимает вопрос о том, что же служит силой единения народов России. Он считает, что объединение народов России не может твориться силой только религиозной идеи. "Здесь верования не соединяют, а разъединяют нас" (1.183). Но духовным притяжением для народов была и останется, по Федотову, русская культура. Через нее они приобщаются к мировой цивилизации. Г.П. Федотов утверждает, что если народы России будут учиться не в Москве, не в Петербурге, а в Париже и в Берлине, "тогда они не останутся с нами". В связи с этим на русскую интеллигенцию ложится тяжкая ответственность не сдать культурных высот в исполнении своей просветительной миссии. Как же оценивает Федотов состояние образования в современной ему России, и какие в связи с этим ему видятся перспективы? Его пугает то, что Россия кишит полуинтеллигенцией, полузнайками, что в ней редко встретишь культурного человека в старом смысле слова. "Новая школа его уже не дает"(1.208). Но несмотря на то, что старые человеческие запасы иссякают, Федотов удивляется тому, как много сил сохранилось. Люди, взращенные старой школой, не опустившиеся, не превращенные в "поденщиков забот", нашли в себе неожиданные источники сил для творческой деятельности. Областью этой деятельности для многих явилась наука. В России 30х годов уже существовали десятки университетов, тысячи научных работников. Среди них большинство составляла молодежь, прошедшая старую школу университета или по крайней мере гимназии, выученики старых профессоров. Но рядом с ними было много внеакадемических людей. Многие педагоги или юристы, общественные деятели, придушенные революцией, вспомнили о мечтах юности, о ненаписанных диссертациях и возвращались к научной работе. Тем более, что экзамены были значительно облегчены, требования понижены. Университет спасал и от тюрьмы (относительно), и от голодной смерти. Этот приток сил отчасти компенсировал огромную убыль от смертности среди старых ученых, не вынесших голодных лет. "Конечно, количество за счет качества: все посерее, это уже поскребыши со дна котла"(1.210). Так существует ли высшая школа в России? На этот вопрос Федотову не так легко ответить. Он помнил время (около 1920 года), когда почти каждый губернский город гордился своим университетом. Разумеется, такой университет, или ИНО, был не более чем Учительским институтом старого времени. К 30м годам число их поубавилось, но все же, по мнению философа, превышало наличие ученых сил России. Нивелировка и децентрализация сказались в упадке столичных и вообще старых университетов (особенно украинских и Казанского) и сравнительном процветании новых, областных, чаще всего восточных центров: в Саратове, Ташкенте, Баку. Федотова очень волновало, что многие кафедры заняты педагогами средней школы или коммунистами с партийным стажем. Успокаивал лишь тот факт, что рядом с ними работали настоящие ученые старой или новой формации. Квалификация студентов представляла еще больше трудности. Лишь часть их в то время проходила через среднюю школу. Да и средняя школа тогда не давала особых преимуществ перед рабфаковцем или партийцем. На приемных экзаменах большинство поражало своей общей безграмотностью. Однако профессора нередко не могли нахвалиться их прилежанием. Упорные кроты "грызли гранит науки". Разумеется в вузе невозможно было наверстать пробелов общего образования. Для этого к тому же отсутствовали все средства и возможности. Ни философских кафедр в университете, ни настоящих журналов, лекций, культурной среды, наконец, "которая вчера обтесывала разночинца". У студента оставалась лишь некоторая возможность выработать из себя узкого специалиста." Плохой инженер, плохой врач, но все же не фельдшер, не простой техник. А главное, почти всегда человек с большой волей, с большим вкусом к "строительству" жизни"(2.211). Проблема средней школа решалась, по мнению Г.П. Федотова, "в том же смысле". Она выпускала людей полуграмотных, не имеющих понятия об истории, без древних и, в сущности, без новых языков, со скудными обрывками новой русской литературы. Федотов отмечает, однако, что она сообщает известную сумму математических, естественнонаучных, технических знаний и, что особенно важно, навыков. "На школьных выставках поражаешься технической ловкости маленьких дикарей. Они рисуют и лепят, конструируют модели, чертят диаграммы. Иной может построить аэроплан. Есть школы, где физические кабинеты, и очень недурные, оборудованы руками учеников" (1.. 125). Больше всего Федотова радовало, что школьники так много видели, так много ходили с экскурсиями и путешествовали. Впечатление на них производили и музей, и фабрика. Кроме того, они были знакомы с элементами статистического обследования и имели некоторое понятие об экономических явлениях. Не забывал Федотов и о широком увлечении музыкой и спортом. "Из советской школы выходят односторонние марсиане, но полные активности люди быть может, лучше нас вооруженные для жизни"(1.215). Если средняя и высшая школы в России до некоторой степени оставались под вопросом, то бытие Академии не вызывало у Федотова сомнений. Судьба отдельных наук ему виделась, конечно, по-разному. Иные он считал погибшими, иные расцветающими, в зависимости от случайностей "социального заказа". Федотов неоднократно обращается к подробному анализу состояния академических наук в Советской России. Он заключает, что физика, медицина, биология и особенно экономика относительно устойчивы и даже в некоторой степени развиваются. Правда, теоретическая экономика уничтожена монополией марксизма. Сильнее всех, считает Федотов, пострадал историко-филологический факультет. Он потерял философию совершенно и в значительной мере историю. Сохранились филология и искусствоведение, но почти окончательно погибла наука классической древности, католическая культура. Из всеобщей истории уцелела новейшая, как история революций в марксистском освещении. "Да еще торжествует Восток...как оборотная сторона ненависти к Западу"(2.225). Федотов уделяет большое внимание вопросам существования искусства в России, анализу пионерского и комсомольского движения, трансформации этических представлений в Советской России. Федотова тревожит, что в России развивается и имеет обеспеченное будущее цивилизация, а не культура. Водораздел он проводит очень четко. Это различие качества и количества или образования гуманистического и реалистического. Последнее определение можно сформулировать точнее: культура построена на примате философско-эстетических, а цивилизация научно технических элементов. Огромную роль в деле развития русской культуры Федотов отводит государственной цензуре. Проанализировав особенности большевистской цензуры, он приходит к выводу, что она хуже николаевской, обосновывая свой вывод двумя доводами. Во-первых, ее ужас в том, что она чувствует свое родство не с полицией, а с богословием: пытается не пресекать, а учить и назидать; дает "социальный заказ" и печется о "малых силах". Во-вторых, она нашла в России не первые побеги, а великолепное дерево национальной культуры и поставила себе целью выкорчевать его с корнем. "Русской революции предстояло выкорчевать вековой лес и заменить его новой пролетарской посадкой"(1.211). Обозревая состояние российского просвещения, Федотов находит, что произошедшее в России не представляло ничего странного и небывалого. Россия просто приблизилась по своему культурному строению к общеевропейскому типу, где народная школа и цивилизация XIX в. уже привели к широкой культурной демократизации. Но Георгий Петрович был убежден, что культура, текущая широкой волной в народ, перестает быть культурой. Народ в такой ситуации думает, что для него открылись все двери, доступны все тайны, которыми прежде владели "буржуи и господа". Но он обманут и обворован. Господа унесли с собой в могилу ключи от потайных ящиков с фамильными драгоценностями. Причем, Федотов оговаривается, что не все, конечно, ключи, но зато самые заветные. Университеты были открыты для всех, в России насчитывалось до 700 высших школ, но была ли среди них хоть одна, достойная этого имени, равная по качеству университету? В этом Федотов серьезно сомневается. Рабочий или крестьянский парень, огромными трудами и потом стяжавший себе диплом врача или инженера, не умел ни писать, ни даже правильно говорить по-русски. Приобретя известный запас профессиональных: сведений, он был совершенно лишен общей культуры и, раскрывая книгу, встречаясь с уцелевшим интеллигентом старой школы, на каждом шагу мучительно чувствовал свое невежество. Специалистом он, может быть, и становился (очень узким, конечно), но культурным человеком при этом не был и стать не мог. И не потому, что у него не было поколений культурных предков, что у него не голубая кровь. В старой полудворянской России "кухаркин сын", пройдя через школу, мог овладеть той культурой, которая в рабоче-крестьянской России ему была уже недоступна. Причина для Федотова проста и ясна. Исчезла та среда, которая прежде перерабатывала, обтесывала юного варвара в нее вступавшего, лучше всякой школы и книг. Дело не в грамотности и не в запасе благородных и бесполезных сведений по истории, литературе, мифологии. Можно легко допустить, что с годами, ценой большого напряжения школьной дисциплины, в России добьются сносной орфографии и даже заставят вызубрить конспекты по греческой мифологии. И все это останется мертвым грузом, забивающим головы, даже отупляющим их, если, перефразируя в обратном смысле слова Базарова, мастерская не станет храмом. "Без этой среды, без воздуха культуры школа теряет свое влияние, книга перестает быть вполне понятной. Культура как организующая форма сознания распадается на множество бессвязных элементов, из которых ни один сам по себе, ни их сумма не являются культурой"(2.228). Для России заполнение пропасти невежества требовало методов просвещения, а не народничества, по Федотову, от Академии к народной школе, а не наоборот. Но в середине XX в. вопрос ставится уже не о возврате от народничества к просвещению, а о дальнейшем шаге от просвещения к творчеству. За просвещение можно быть спокойными. И государство, и народ ( все его слои) одинаково в нем заинтересованы. В сущности, оно нуждается лишь в материальных средствах и организации. Оно еще долго может совершаться в России самотеком, то есть по инерции, силой разбуженной в массах жажды знания. Иное дело творчество, то есть культурное творчество. Работа для него требует методов, коренным образом отличающихся от всего того, что характерно для школы всех уровней образования в России. В связи с этим Федотов призывает вернуться к древним и вечным основам искусства-ремесла (techne' ars) и не гнушаться высоким званием работника. Для него "работник науки" звучит честнее, чем "ученый", в котором много самомнения. Ибо кто, по совести, может назвать себя ученым? "Мы все учимся и учим, и в этом видим наше право на уважение. А творческим должен быть всякий труд, труд столяра не менее труда живописца"(2.210). В своих "Письмах о русской культуре" Федотов формулирует и конкретные задачи современной интеллигенции. В письме с характерным названием "Создание элиты" он еще в 1939 году писал, что старая русская интеллигенция была исполнена сознанием своей миссии и своей выделенности из толпы. Выделенности не для привилегий, а для страданий и борьбы. При всех изменившихся условиях жертв и страданий новое подвижничество во имя культуры потребует немало может быть, не менее политического подвижничества старой интеллигенции. Однако новая антикенотическая направленность требует и новой этики: этики не столько самоуничижения, сколько достоинства. "Ныне поставленная на колени перед властью и народом, новая элита во имя достоинства культуры должна потребовать и уважения к себе... Она должна занять в обществе подобающее ей место: не привилегированной касты, но всеми признанной духовной аристократии. Место первого среди равных"(2.221). Г.П. Федотов особенно подчеркивает, что новая русская интеллигенция должна научиться бороться за свое собственное достоинство и право, "умея отличать достоинство от интересов и право от привилегий". У кого же нам этому учиться еще, как не у наших предшественников, которых автор "Писем..." называет "старой русской интеллигенцией". Она действительно старая, ведь черты ее менталитета складывались и закреплялись веками. Г.П. Федотова постоянно тревожит проблема "преемства традиций, без которого культура вообще невозможна"(1.208). Поэтому, считает Федотов, интеллигенция не должна возражать против включения ее в систему общенациональных трудовых корпораций. Но в то же время она должна бороться за первое место среди них. Первое место интеллигенции предполагается иерархией ценностей в системе национального производства. Мысль, слово, форма и звук важнее, выше практических материальных вещей, ибо имеют более близкое отношение к цели культуры, к самому смыслу существования наций. На наш взгляд, многие мысли Георгия Петровича Федотова звучат сегодня удивительно современно, а идея "создания элиты" на основе глубоких знаний и высокой интеллигентности должна стать основой современной реформы образования в России. Примечания 1. Степун Ф. Г.П. Федотов // Русские философы (конец XIX середина XX века): Антология. Вып.3 / Сост. Л.Г. Филонова. М.: Книжная палата, 1996. С.90. 2. Федотов Г.П. Судьба и грехи России: Избранные ст. по философии русской истории и культуры: В 2т. СПб.: София, 19911992. T.I. C.143. (Далее в скобках указываются том и страницы данного издания).