Приложение 2 В .В .Зеньковский О НАЦИОНАЛЬНОМ ВОСПИТАНИИ Об одной стороне национального воспитания о необходимости бороться с денационализацией молодежи пишут, говорят очень много. Хотелось бы только подчеркнуть еще раз, денационализация молодежи вовсе не ограничивается сферой языка, что отход от России, потеря "русскости" могут принимать опасные формы, даже если дети еще хорошо говорят по-русски. Об этом я говорил в своем докладе на Педагогическом съезде в Париже (1920 мая 1929 г.)1 Но мне хотелось бы подойти к иной положительной стороне национального воспитания. Среди самой молодежи рост их национального сознания выражается обыкновенно в ярком цветении "героической" настроенности. У русской молодежи во Франции это настроение представлено слабо, но оно сильнее в Чехии, в Югославии, еще ярче, в Польше. Что сказать об этом явлении? Я думаю, что оно правильно намечает самую сердцевину, самую основную задачу национального воспитания: весь смысл, его ценность в том именно и заключается, чтобы в молодежи зазвучал и окреп "категорический императив" посвятить свои силы на служение родине. Национальное воспитание не есть развитие сентиментального поклонения России и ее культуре, не есть накопление знаний о России, не можно видеть свою цель в развитии национального романтизма: его цель в том. Чтобы развить идею служения родине и подготовить к этому служению. Здесь дано центральное и основное содержание национального воспитания, из которого уже вытекает и задача познавания России и романтического погружения в нее. Знать и любить родину нужно потому, что должно служить ей: там, где познание родины или любовь к ней хотят определить себя, как самодовлеющий путь, как самостоятельную ценность, там происходит глубочайший подмен, нарушение иерархии идей. Служение родине есть здоровое творческое ядро национального сознания вне этого неизбежно возникает дурной и безответственный, мнимый и лукавый романтизм. Ставя таким образом в основу всего национального воспитания моральную идею служения, я вовсе не хочу своими критическими замечаниями о романтизме ослабить значение национального эроса этого энтузиазма и воодушевления, которые восходят к чистой любви к родине... Эрос национальный не есть платоническое поклонение родине, но есть живое и творческое устремление к ней. В эросе есть не только восторг, но и вдохновение, не только видение красоты в родине, но и невозможность отойти, отделить себя от нее. Эрос есть не пассивное созерцание, не мистическое упоение, но творческое движение слиться с родиной, некие крылья, которые уносят нас к родине, требуют всецелой самоотдачи ей. В эмиграции сейчас много вынужденного "романтизма". Есть течения, которые питаются мечтой об активности, но есть и трезвые течения, которые сгорают в своей любви, не имея подлинных и реальных путей служения родине. Идея именно в наше время, в наших эмигрантских условиях, является поэтому сохраняющей силой, без которой эрос вырождается в романтизм... Моральный аспект эроса и есть эта идея служения, и мы не должны противопоставлять национальный эрос и идею служения: они едины, они внутренне связаны. Национальное воспитание должно пробуждать национальный эрос и оформлять его идеей служения родине: так можно формулировать его задачи. Примечание 1. См.: Зеньковский В.В. Проблемы школьного воспитания в эмиграции // Русская школа за рубежом. Прага, 1929. Кн. 32. С.170183. Источник: Бюллетень Религиозно-Педагогического Кабинета. Париж, 1929. N 8. С.12 II Национальный эрос охватывает ту непосредственную тягу души к роди не, в которой мы ощущаем неразрывность нашей связи с родиной, чувствуем ее единственность для нас, ее незаменимость и в то же время сознаем ее красоту и величие, любуемся ею и поклоняемся ее светлому лику и в радости этого любования сознаем себя детьми. В национальном эросе эстетическое созерцание единственности и красоты родины сливается с неизъяснимым чувством, что лишь в ней и с ней мы находим самих себя: не чужое нечто мы любим в родине, но любим то, от чего сами родились, что светит нашей душе, как ее самое подлинное и самое глубокое существо. Высшая точка национального эроса дана не в гордом сознании своей принадлежности к родине, не в тщеславном упоении тем, что наша родина краше и лучше других стран, эта высшая точка в чувстве, что родина мать, что ее мы дети, ее создание... Не всегда душа восходит и дорастает до этого чувства, но лишь там, где рождается это чувство, душе открывается великая сила и правда национального чувства. Не на презрении к другим народам зиждется оно, а на том пламени души, с которым она обращается к родине: как мать моя ближе мне всех в мире, так несравнима и незаменима моя родина, которой душа отдает самый чистый огонь, самые лучшие и нежные движения свои. И когда душа осознает это чувство, оно никогда уже не отойдет от родины, ибо поймет, что вне родины вся жизнь становится пустой и ненужной... В свете этих размышлений становится ясно, что национальное чувство, достигшее своего подлинного раскрытия, свободное от соблазнов тщеславия и гордости, является одним из ценнейших и продуктивнейших проявлений духовной жизни в нас. Любовь к родине не есть в свете этого, простая привязанность души к тому целому, в котором она родилась, а есть большая и глубокая жизнь души, есть выражение ее роста и раскрытия, ее восхождения к высотам духовной жизни. Любовь к родине есть и симптом духовной жизни и живой источник духовных сил, а следовательно, она связана с самым глубоким началом в нас. Необходимо уразуметь духовное качество, духовную природу любви к родине, чтобы отбросить идею так называемого "зоологического национализма": ничего низшего, ничего узкого не заключает в себе чувство родины, и если встречаются все же такие случаи, когда национальное чувство напоминает примитивный грубый эгоизм, то источник этого лежит не в природе национального чувства, а в общих условиях духовной жизни в нас. Как проявление духовной жизни в нас, чувство родины соподчинено тому, что совершается внутри нас, и здесь и надо искать причины того, почему чувство родины может принимать черты духовной скудости, переходить в формы, не отвечающие его основному смыслу. Нельзя думать поэтому об изоляции чувства родины, о его самодовлеющем обособлении, нельзя и развивать его от духовной жизни в нас вообще. Воспитание национального чувства заключается не только в том, чтобы пробудить самое чувство родины, не только в том, чтобы раскрыть и утвердить его духовный смысл, но оно является частью духовного воспитания вообще. К сожалению, обычно остается без внимания именно этот кардинальный факт; сплошь и рядом довольствуются тем, что стремятся лишь пробудить национальное чувство, но боясь даже идти к этому заведомо неверными путями (например, через развитие презрения к другим народам и т.д.). Нечего удивляться поэтому, что так часто огонь национального чувства дает больше разрушительного, чем творческого действия, что национальное чувство так легко переходит в шовинизм и оказывается бесплодным и безыдейным... Одной из самых серьезных задач, перед русским обществом в наше время, является задача использования той великой и творческой духовной энергии, которая заключена в национальном пафосе молодежи. Сводя воедино наши замечания, мы можем сказать, что воспитание чувства родины должно иметь перед собой две указанные задачи: оно должно возводить чувство родины до его чистых духовных высот, до его духовного существа, освобождая от всего того мелкого и негативного, что прилипает к нему, а с другой стороны, оно должно связывать его с всей духовной жизнью в нас и способствовать движению этой жизни в нас. Национальное воспитание осуществляется не через сосредоточение на нем, а через просветление и углубление его в связи со всей духовной жизнью. И здесь надо ясно сознавать, что такое углубление возможно лишь через уяснение религиозного смысла чувства родины. Лишь уяснение религиозного смысла чувства родины доводит его до той глубины, на которой раскрывается все идейное богатство, вся творческая сила этого чувства. Лишь через религиозное осмысление национального чувства осуществляется то сочетание национального эроса с идеей служения родине. Вся проблематика национального воспитания, все его внутренние трудности связаны именно с этим пунктом: национальный эрос непременно должен быть оформлен идеей служения родине, но это оформление получает подлинный и творческий характер лишь на почве религиозного осмысления национального чувства. Источник: Бюллетень Религиозно-Педагогического Кабинета. Париж, 1930. N 10. С.13 III Национальное чувство не только неразрывно связано со всей духовной жизнью в нас, не только является ее проявлением, но оно не может надлежаще развиваться вне общего развития духовной жизни. Этого факта часто не замечают только потому, что и в тех его проявлениях, которые имеют место независимо от духовной жизни, оно так богато и творчески влиятельно, что о большем как бы и нечего мечтать. Между тем, творческая сила и внутреннее богатство национального чувства неизмеримо больше и глубже, чем обычно мы даем ему простор. Это особенно хорошо видно на русской молодежи эмиграции. Конечно, есть иногда нотки болезненного преувеличения, порой даже истерического напряжения в любви к России, в томлении о ней и тоске бездомности, но за вычетом этого нельзя не ощущать у детей и у подростков и у более старшего поколения такую горячую, такую сильную и действенную любовь к России! В этой любви чувствуется и сила и сосредоточенность воли, яркая окрашенность этим чувством многих и многих движений души, но еще больше чувствуется какая-то удивительная безграничность и безмерность чувства. Оно не знает предела, оно восходит к тем лучшим движениям души, которые дают душе живое соприкосновение с вечностью живая творческая бесконечность открывается нам в этом чувстве. Эта духовная глубина и содержательность чувства родины не исключительно присуща нам: ее можно встретить и у других народов, только у нас ныне прямее и действеннее эта особенность чувства родины. Есть удивительная аналогия между чувствами родины и привязанностью к семье. Через семейные привязанности дитя впервые глядит на мир и в свете любви к родителям, к братьям и сестрам уразумевает самое глубокое в мире. В развитии религиозного чувства, в одухотворении природы, в развитии социальных движений играет огромную роль чувство к семье у детей. Но и чувство родины, как реальный и живой росток в нас связи с родиной, таит в себе огромное и бесконечное содержание, оно является живым и конкретным проявлением таких сил души, которые вне этого едва ли могут раскрыться. Поэтому духовная жизнь в нас становится гораздо богаче, плодотворнее и глубже, когда она связана с определенным национальным чувством, которое согревает своим теплом весь духовный мир. Вне этого, наша духовная жизнь стоит пред опасностью приобрести черты некоторой оторванности от жизни, стать отвлеченной и мечтательной. Кстати сказать, лишь на почве православного христианства надлежаще и глубоко выявляется религиозная ценность национального чувства: католицизм смотрит на национальное чувство, как на естественное, но бесплодное движение (недаром в языке богослужения отвергается язык народа и принят мертвый латинский язык), а у протестантов нет данных для освящения национальной стихии. Именно нам православным дано понять фактическую связность национального чувства со всей глубиной национальной жизни и дано нам искать освящения национальной стихии. Это освящение не есть одно внешнее благословение родины и молитвы за нее, оно состоит во внутреннем просветлении и преображении того, что дано нам в естественном чувстве родины. Чувство родины нам дано, но в нем есть и некое священное задание, оно есть дар, могущий принести огромные плоды, оно послано нам от Бога. Когда вспомнишь о том, что образование национальностей есть продукт истории и притом преимущественно новой, тогда особенно дорог и многоценен кажется весь комплекс чувств, связывающих нас с родиной тем важнее задача понять духовный смысл и духовную функцию чувства родины. Любя родину, мы уже живем большой духовной жизнью, но ведь это только вступление, только призыв к тому, на который зовет и который открывает нам чувство родины. И чем шире становится душа, чем полнее и богаче развертывается ее жизнь, тем глубже и чувство родины-матери, тем дальше зовет оно. Великая сила, но и великая радость нам дана в чувстве родины, великое утешение в том, что родина наша мать, всегда открывающая нам полноту своей любви. Принадлежность наша к великому русскому народу, сознание, что мы дети в дни самых горьких и мучительных испытаний... Удивительная особенность нашего русского пути в эмиграции заключается в том, что нам собственно не нужно заботиться о пробуждении чувства родины: оно есть у всех. Не говорю уже о тех, кто все время жил в русской среде и рано осознал свою любовь к России, но даже те, кто офранцузился, онемечился и т.д., когда они попадают в русскую среду, прикасаются к русскому искусству, особенно, к русской песне, к русскому театру словно просыпаются от тяжелого сна и отдаются "русской стихии" с такой глубокой, неподдельной страстью. Как бы даром, без особых усилий дается эта любовь к России и кто имел случай видеть, как просыпается в детской или юной душе чувство родины, как разгорается оно ярким пламенем, не может не ощущать того, что в их сердцах, даже уснувших в национальном своем чувстве, детей, лежит огромная сила, как бы ждущая своего пробуждения. Есть много и других случаев, когда не дается это пробуждение, но почти всегда, где я имел возможность лично наблюдать это, я видел, что делали ошибки, отождествляя национального чувства с возможностью владеть родным языком. Но я уже упоминал об ошибочности такого отождествления "русскость" глубже, полнее и содержательное одного только языка. Но если не так велика проблема пробуждения национального чувства, то, наоборот, чрезвычайно трудна задача углубления его. Прежде всего приходится отмечать некоторое сопротивление в этой работе углубления со стороны самого национального чувства оно как бы не хочет его, словно боится растерять при этом что-то существенное. Максимальное расширение, на которое идет без усилий чувство родины, есть связывание его с моральным миром, то оформление национального эроса идеей служения родине, о котором мы говорили в предыдущей статье. Прекрасный и ценный пример такого углубления национального чувства имеем мы в чешском сокольстве. За долгие годы политического угнетения сокольство смогло воспитать в нескольких поколениях не только крепкое и глубокое национальное чувство, но и создать высоко моральный и жизненный творческий тип. Но как раз именно судьба сокольства кажется мне убедительным "естественным экспериментом", говорящим о непрочности и не устойчивости того типа национального воспитания, который нашел свое выражение в сокольстве. Пока длилось политическое угнетение Чехии, сила национального горения естественно была велика, а моральный строй, присущий сокольству, легко и просто связывался с огнем чувства. Но вот пришло освобождение Чехии, и в сокольстве обнаруживаются трещины. Трудно еще окончательно судить об этом, так как лишь недавно изменилась политическая обстановка, так много еще соколов, сложившихся духовно до освобождения Чехии, так близки воспоминания о пережитом. Но при режиме свободы чем может поддерживаться энтузиазм и горение национального чувства? Оно навсегда останется ярким и даже плодотворным, но то, что было присуще раньше сокольству, что составляло сокровенную его силу, как бы теряет свой питательный источник, растворяется и глохнет. Отчего? Трудно сказать, как трудно сейчас дать объективные доказательства внутреннего выветривания сокольства, я сознаю, что при наличности различных тревожных симптомов нет еще достаточных данных для обобщения. Я делаю, однако, эти обобщения потому, что уже сейчас ощущаю внутреннее выветривание в сокольстве, как бы ни были малы его размеры. Та сила и творческая напряженность, которые раньше превращали сокольство в некий религиозный орден, собиравшийся вокруг дорогих ему святынь, потому и слабеет религиозный ореол, естественно выраставший из жертвенного отдания себя родине, не может быть уже прежним, раз исчезает потребность жертвенного служения родине. Жертвенность может вызываться чувствами и идеями разного порядка, но свой внутренний смысл и настоящие свои корни жертвенность получает в религиозной сфере. И если национальное чувство у русской молодежи тоже ищет и нередко имеет жертвенный характер, то надо иметь в виду то, что безмерные страдания России волнуют и юную и зрелую душу так, что все готовы отдать свои силы и самую жизнь за Россию. Непосредственная императивность, ныне присущая национальному чувству и вносящая в него элемент жертвенности, имеет свои источники именно в страданиях России. Но если на это полагаться и дальше, то задача национального воспитания исчерпывалась бы только тем, чтобы пробудить самое чувство родины, а дальше основной мотив жертвенности развивался бы сам собой. Но это не так из горького нашего плена мы должны вынести достойный плод не только для тех дней, когда Россия будет свободна, но и для сегодняшнего дня. Жертвенность должна быть не настроением, не порывом, а некоей чертой характера, внутренне связанной с жизнью души. Между тем и сейчас есть симптомы того, что жертвенное настроение, естественно, рождающееся у молодежи, ищет поспешного и торопливого своего приложения, как бы убегает от того, чтобы более глубоко войти в духовный строй личности. Как раз у мальчиков и юношей наших дней очень часто можно встретить потребность в action directe, в непосредственном "активизме". Но при нераскрытости юной души вообще эта потребность активизма либо должна немедленно перейти в какое-то "действие", либо она совсем пропадает. Ибо нет еще выдержки, нет умения превращать жертвенный порыв в задачу всей жизни. Я не хочу сказать, что нужно подавлять это настроение активизма, но думаю, что его нужно углублять, связывая его не с одним лишь порывом, но с задачей жизни вообще. Современные русские политики, вероятно, возмутятся таким предложением переводить "живую силу" юношеского энтузиазма в некоторую длительную черту жертвенности, они может быть и правы с точки зрения "момента" и использования живых сил для борьбы за Россию. Но кто умеет глядеть вперед, тот не станет ни на сторону абстрактного национального воспитания, лишенного непосредственного отношения к трагедии России, ни на сторону действенного "патриотического" воспитания, подхватывающего национальный порыв для превращения его в "активность". Первое безжизненно, второе близоруко первое не видит реальной трагедии России, зовущей ежеминутно и ежечасно к себе, второе забывает, что молодежь должна свою жертвенность сохранить на всю жизнь. Геройски умереть легче, чем пронести через всю жизнь жертвенное служение родине. Это жертвенное служение родине нужно не только для ее внешнего освобождения, но и для творческой работы. Но это значит, что жертвенное служение должно питаться не одной скорбью о родине (этого хватит до периода свободы), но и чем-то иным, что придаст жертвенности устойчивый внутренний смысл. А это значит, что национальное воспитание должно быть свободно и от отвлеченности и от близорукого активизма, сохраняя, однако, от первой формы ее устремленность вперед, а от второй ее срастание с реальной жизнью родины. Внутренне это под силу тому лишь типу национального воспитания, которое не внешне, а внутренне свяжет себя с религиозным миропониманием, которое будет лишь исходить из национального , эроса, не останавливаться на нем, будет искать его освящения, его приобщения к миру высших ценностей. Лишь религиозно настроенное направление внутренне владеет всем тем богатством, которым жива современная юная душа. Я не говорю ничего о практических проблемах национального воспитания так как мне хотелось высказать свои мысли лишь по общим его вопросам. Мне горько думать, что священная идея родины не раскрывается часто в сознании тех, кто руководит молодежью, именно как священная идея, т.е. изнутри связанная со сферой религии и лишь в ней находящая последовательное свое возрождение и раскрытие. Молодежь любит Россию, но это ее богатство должно быть утилизовано не для временной цели, а для постоянного и действительного, жертвенного служения родине. Религиозное понимание национального воспитания одно договаривает до конца то, что составляет основной смысл нашей связи с родиной. Источник: Бюллетень Религиозно-Педагогического Кабинета. Париж, 1931. N 11. С. 14. Публикация Е.В. Кирдяшовой