О.Е. Осовский ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЕ ПРОСТРАНСТВО РОССИЙСКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ КАК СОЦИОКУЛЬТУРНАЯ ПРОБЛЕМА Среди множества вопросов истории современной отечественной культуры проблемы культурного наследия Российского Зарубежья относятся сегодня к числу, пожалуй, наиболее активно разрабатываемых1. Причем, удельный вес представителей самых различных отраслей гуманитарного знания (и не только, добавим, гуманитарного, но и естественнонаучного, когда речь заходит, скажем, о развитии в условиях эмиграции российской науки и техники2), а также научно-исследовательских учреждений и центров, специализирующихся исключительно на этой тематике, увеличивается все заметнее3. Тому есть немало причин, среди которых назовем, прежде всего, очевидное стремление восполнить в новых социально-исторических условиях пробелы в общей истории российской культуры XX в., активизировать осмысление общих тенденций развития современного культурного пространства, дополнить картину российско-зарубежных культурных и интеллектуальных связей в нынешнем столетии, учесть поучительный опыт специфического существования российских диаспор в предвоенные годы в условиях ситуации "нового зарубежья" и т.п. Можно согласиться с мнением академика Е.П. Челышева: "Исследование отторгнутых от России пластов культуры имеет не только чисто научное академическое, но и практическое значение. Проблемы, о которых спорили в свое время в среде российских эмигрантов, о будущем России, о государственности и власти, об отношении к религии, о социальной справедливости, о взаимоотношениях интеллигенции и народа, насилии и ненасилии, словом, проблемы, всегда игравшие первостепенную роль в духовной жизни российского общества, особенно актуальны для нас сегодня в обстановке поиска путей преодоления социально-экономического кризиса в стране, обновления России, возрождения ее культуры. Обращение к гуманистическим, нравственным истокам национальной культуры, сохраненным в наследии лучших представителей российской эмиграции, может способствовать оздоровлению российского общества, преодолению в нем негативных тенденций: беспредельного эгоизма, вседозволенности, национализма и расизма, беспринципности, необузданной коммерциализации, некритического восприятия худших образцов зарубежной культуры, словом всего того, что не может не тревожить и не угнетать нас сегодня. Задача состоит в том, чтобы сделать достоянием широкой общественности России все то лучшее, что было создано нашими соотечественниками в эмиграции, Могли ли они тогда надеяться, что их слова и мысли услышат и поймут их потомки в новой России, о которой они так мечтали"4 . Российское Зарубежье, вне всякого сомнения, представляет собой совершенно оригинальный и неповторимый социокультурный феномен, заслуживающий самого пристального внимания и детального исследования. Ни в одном другом случае части нации, оказавшейся за рубежом в результате смены политического строя и идеологических пристрастий, не удавалось сохранить свою культуру, свое национальное самосознание и самобытность в течение столь длительного времени. Пожалуй, единственным аналогом подобного исхода можно увидеть лишь в китайской эмиграции с живописными "чайнатаунами" в Соединенных Штатах Америки, Великобритании или Австралии, но эта эмиграция носила по преимуществу экономический характер, ее представители уезжали без какой бы то ни было надежды на возвращение, а выраставшее в пока еще чужой стране молодое поколение однозначно стремилось поскорее слиться с окружающим миром, раствориться в нем, превратившись прежде в "стопроцентных американцев", пусть и с экзотическими этническими корнями, чему, конечно же, способствовала национальная, религиозная и расовая терпимость американского общества, придерживавшегося политики "плавильного котла", хотя, справедливости ради, следует заметить, что и в этой ситуации попытки сохранить национальную самобытность особенно у старшего поколения присутствуют достаточно отчетливо, а желание молодежи обрести новую национальную идентичность превращается в достаточно длительный и небезболезненный процесс5 . Российская эмиграция первой послереволюционной волны, напротив, рассматривала свое пребывание на чужбине исключительно как временное состояние, которое обязательно должно перемениться с изменениями в общей военно-политической ситуации в Европе и очередным, на этот раз победоносным походом Антанты против Советской России. Объективная историческая реальность показала весь утопизм подобных расчетов, однако надежда на возвращение (причем, не в "сменовеховскоевразийском" варианте в примирении с новой властью, а на белом коне под "переливчатый звон колоколов") оставалась одной из самых долгих иллюзий российской эмиграции, результатом чего стало появление и функционирование на протяжении 192030х гг. не только политических центров и группировок, но и частичное сохранение воинских формирований, а затем различного рода объединений и союзов, послуживших толчком к появлению так называемой "военной культуры" (И.В. Домнин) Российского Зарубежья, представленной, прежде всего, общественными организациями военного характера (типа Российского общевоинского союза), а также целой системой учебных и учебно-научных заведений во всей Европе, значительными фигурами теоретиков и практиков военного дела (от генералов ПД. Краснова и А.П. Кутепова до А.И. Деникина и Н.Н. Головина и др.)6. Упоминание данного, достаточно малоизвестного широкой аудитории факта призвано лишь еще раз подтвердить всю уникальность и неповторимость такого явления как Российское Зарубежье. Сегодня со всей очевидностью встает единственный вопрос существо вала ли некая альтернативность в путях развития Российского Зарубежья, имелась ли возможность единения российской эмиграции в единое сообщество со всеми вытекающими отсюда социокультурными, идеологическими, политическими и даже геополитическими последствиями? Один из вариантов ответа попытался предложить еще в 1970е гг. В.П. Аксенов в известном романеантиутопии "Остров Крым". Впрочем, фантастическое переигрывание исторической ситуации на уровне художественного текста не оставляет автору даже гипотетической возможности счастливого финала последний островок свободы исчезает в небытии, раздавленный тоталитарным монстром. В задачу нашей статьи не входит художественная оценка этого произведения (литературные достоинства которого, впрочем, очевидны) в данном случае для нас показательно то представление о возможной альтернативе, которое присутствует в литературном сознании пока еще советского писателя и в полной мере отражает уровень понимания проблемы и способности ее осмысления вне эмигрантской среды, неизбежное акцентирование внутренних противоречий, которые раздирали изнутри, буквально разрывали уже не рожденное воображением талантливого прозаика, а вполне реальное эмигрантское сообщество, подтачивая и без того не слишком тесное единство7 . Справедливости ради следует признать, что подобные противоречия были неизбежны слишком уж разнородна была эмигрантская масса по своему социальному, культурному и политическому характеру (даже демографически в силу вполне понятных причин удельный вес ее мужской части оказался радикально высоким8, что, естественно, не способствовало со хранению, условно говоря, "этнической чистоты" потомства российской эмиграции ни в одной из европейских стран браки же вне российской эмигрантской общины с неизбежностью вели к уходу последующих поколений за пределы культуры бывшего отечества, рождали своего рода "двуязычное сознание", сменяющееся в конечном итоге растворением в жизни и культуре вновь обретенной родины, а имеющиеся исключения в качестве одного из примеров приведем судьбы обладателя уникальнейшей коллекции русской театральной живописи "серебряного века" кн.Н.Д.ЛобановаРостовского9 и легендарного хранителя российских исторических документов барона Э.Д. Фальц Фейна10 скорее подтверждают общие, достаточно, увы, трагические для российской эмиграции тенденции). В случившемся есть своя жестокая и необратимая закономерность, ибо, не имея единого центра, согласованного, условно говоря, конечного пункта для исхода от полутора до трех, по разным подсчетам, миллионов бывших подданных Российской Империи11 оказались на огромных пространствах за пределами Родины от Варшавы и Парижа до Харбина, Мельбурна и Каракаса. "Возникновение русской эмиграции явилось прямым следствие поражения белых армий в 19201921 гг. и окончательного установления границ Российской Советской Федеративной Социалистической Республики (РСФСР) по Рижскому мирному договору 1921 г. Однако, если быть абсолютно точным, процесс создания Зарубежной России продолжался еще несколько лет, констатирует М. Раев. Пока границы РСФСР (а с декабря 1922 г. Союза Советских Социалистических Республик СССР) оставались в какойто степени открытыми и прозрачными до начала коллективизации и первой пятилетки или по крайней мере до середины 20х гг., Россия за рубежом не была еще окончательно отделена от той, другой, России... Облик ее менялся, хотя структура более или менее устоялась к 1928 г. Численность эмиграции к этому времени перестала расти: новых беженцев из России почти не было, за исключением тех, кому удавалось бежать из тюрем и концлагерей, а также т.н. "невозвращенцев" работников советских учреждений за границей отказавшихся вернуться в Советский Союз, и членов их семей. Внешнеполитические события также вносили коррективы в облик эмиграции. Некоторые "провинции" России за рубежом сокращались в размерах или исчезали совсем вследствие особенностей политического развития стран, предоставивших русским убежище. Так, националистическая политика Польши, Румынии и, в меньшей степени, Латвии вынудила многих изгнанников искать новое пристанище; русская культурная жизнь в этих странах практически замерла. В результате японского вторжения в Китай и создания империи Маньчжоуго опустел русский Харбин, немногие оставшиеся там эмигранты вынуждены были заботиться лишь о своем выживании. Наконец, приход к власти в Германии Гитлера и последовавшая вскоре немецкая оккупация Чехословакии подорвали творческий потенциал центров русской эмиграции в этих странах и положили конец существованию там русских учебных заведений, литературной и художественной жизни. Последний удар по России за рубежом был нанесен начавшейся в 1939г. второй мировой войной, в особенности немецким вторжением во Францию и ее поражением в мае-июне 1940 г. Война принесла тяготы и невзгоды, от которых страдала вся завоеванная Гитлером Европа, но, кроме того, она сделала невозможным свободное существование российской эмиграции. Многие эмигранты стоически пережили войну, немало их героически сражалось за независимость стран, предоставивших им убежище. Тем не менее как самостоятельное "общество в изгнании" русская эмиграция выжить не смогла"12. Столь подробная цитата избавляет нас от необходимости давать детальный социополитический анализ ситуации Российского Зарубежья. Отметим лишь, что изрядная разбросанность российской диаспоры, несмотря на все многообразие интересов и разномыслие тех, кто говорил от имени российской эмиграции в различных регионах, несмотря на отсутствие политической воли к объединению политических сил, не приходится сомневаться в том, что в одном российская эмиграция смогла преуспеть на протяжении 1920 первой половины 1930х гг. сложилось единое интеллектуальное пространство (культурно художественное и культурно-образовательное), которому не могли помешать ни национальные границы, ни политические и идеологические барьеры, получившее в известном труде П.Е. Ковалевского точное и емкое определение: "Русское рассеяние превзошло все бывшие до него и по числу и по культурному значению, так как оно оказалось центром и движущей силой того явления, которое обычно называется русским зарубежьем, но которое следовало бы называть "Зарубежной Россией"13. Естественно, в каждом из признанных культурных центров Российского Зарубежья в Берлине, в Белграде, в Праге, в Париже, в Харбине имелась своя своя собственная специфика, но она ни в коем случае не являлась препятствием для интенсивного диалога (не всегда, правда, обходившегося без упреков и обид, как в варшавско-парижской литературной перепалке 927г., подробно проанализированной Н.А.Богомоловым14, хотя следует отметить, справедливости ради, что для сведения счетов порой вовсе не нужно было оказываться далеко друг от друга, и конфликты между старшим и младшим поколением российской эмиграции в Париже оказывались ничуть не менее острыми и болезненными, нежели конфликт между Парижем и Варшавой или Ригой15). Тем не менее, и литературная критика, и русскоязычная пресса в целом самым внимательным образом следила за происходящим во всех крупных центрах разбросанной по миру диаспоры, откликаясь на любое, самое незначительное событие в культурной жизни того или иного региона. Обрисовывая в начале 1960х гг. интеллектуальную ситуацию российской эмиграции межвоенного периода в связи со своим собственным творчеством, В.В. Набоков совершенно невольно дал одну из самых поразительных иллюстраций процесса постепенного исчезновения фактора национальной самобытности: "Во время великой и все еще не воспетой эры русского интеллектуального изгнанничества примерно между 1920 и 1940 книги, писавшиеся порусски эмигрантами из России и публиковавшиеся эмигрантскими издательствами за границей, охотно покупались либо брались в библиотеках эмигрантскими читателями, но были абсолютно запрещены в Советской России как и сейчас (исключение сделано для нескольких умерших читателей, таких как Куприн и Бунин, чьи книги, подвергнутые строгой цензуре, были недавно там переизданы), независимо от темы рассказа или стихотворения. Эмигрантский роман, напечатанный, например, в Париже и продававшийся во всей свободной Европе, мог тогда разойтись в количестве 1000 или 2000 экземпляров это был бы бестселлер но каждый экземпляр переходил бы еще из рук в руки и прочитывался по меньшей мере 20 людьми и по меньшей мере пятьюдесятью за год, если попадал в русские библиотеки, которых в одной Западной Европе были сотни. Можно сказать, что эра изгнанничества закончилась во время второй мировой войны. Старые писатели умерли, русские издатели исчезли и, что хуже всего, общая атмосфера эмигрантской культуры с ее блеском, энергией, чистотой и силой отклика истощилась до ручейка русскоязычных периодических журналов, анемичных по таланту и провинциальных по тону. Теперь о моем случае: дело было на самом деле не в финансовой стороне; не думаю, что мои русские книги когда-нибудь приносили мне больше нескольких сот долларов в год, и я стою за башню из слоновой кости и за сочинительство ради того, чтобы доставить удовольствие одному читателю себе самому. Но нужно еще какое-то эхо, если не ответ, и некоторое умножение собственного "я" в пределах одной страны или нескольких. И если вокруг вашего письменного стола пустота, хочется, чтобы это была, по крайней мере, звучащая пустота, а не камера с обитыми войлоком стенами. С течением времени я все меньше и меньше интересовался Россией и становился все более равнодушен к некогда мучительной мысли, что мои книги останутся там запрещенными так долго, пока мое неприятие полицейского государства и политического подавления будут препятствовать мне даже отдаленно задуматься над возможностью возвращения. Нет, я не напишу ни одного романа на русском, хотя я время от времени позволяю себе очень немного русских стихотворений. Я написал свой последний русский роман четверть века назад"16. Естественно, что различия между культурными центрами российской эмиграции не могли не сказываться на интенсивности культурной жизни. В начале 1920х гг. выделялся прежде всего Берлин, по определению Г. Струве, "литературная столица" не только Российского Зарубежья, но и России 17, с неимоверным количеством русских издательств, газет, журналов и т.п., ставший своего рода той европейской "Меккой"18, где до определенного времени был вполне возможен диалог художников, лояльных режиму и потому выехавших на Запад в творческие командировки (от И. Эренбурга до С. Есенина и В. Маяковского), и тех литераторов, философов, мыслителей, кто оказался за границей в лучшем случае, взойдя на борт очередного "философского парохода". Вполне естественно, что между Берлином и всерьез претендовавшим на роль интеллектуальной столицы Российского Зарубежья Парижем развернулась нешуточная борьба, закономерным исходом которой стал постепенный упадок (в силу многих причин, прежде всего социально экономических и политических) Берлина и окончательная победа французской столицы. Совершенно особняком стоят несколько столиц славянских государств, в которых интеллектуальная и культурно-образовательная активность российской эмиграции была чрезвычайно велика и сыграла немалую роль в росте национального образования и культуры стран "реципиентов". Речь идет, в первую очередь о Чехословакии и Югославии, где в силу объективных и субъективных факторов (общность славянских корней, молодость государств, потребность в высококвалифицированных кадрах, высокий авторитет русской культуры, симпатии руководства страны к определенным политическим силам России ситуация Т. Масарика в Чехословакии, близость религии и глубокая историческая благодарность России ситуация Сербии) российской эмиграции долгое время предоставлялся режим максимального благоприятствования19. Видимо, правомерно предположить, что именно в пребывании российской эмиграции в славянских странах был заложен тот нереализованный потенциал, который при наличии обще-эмигрантской "русской идеи" и политической воли мог превратить Российское Зарубежье в некую цельность, способную сыграть куда более серьезную роль в политической жизни Европы. Впрочем, то, что не смогли сделать идеологи и практики Белого движения, смогли сделать деятели образования и культуры Российского Зарубежья, создавшие действительно единое интеллектуальное пространство от Парижа до Харбина и Мельбурна. Общий теоретический и даже исторический экскурс всегда требует живого примера, на практике подтверждающего верность выстраиваемых схем. Конкретных иллюстраций можно было бы привести множество. В силу не только сугубо личных симпатий, но и исходя из абсолютной типичности приводимой судьбы и значимости данного исторического персонажа для интеллектуальной панорамы Русского Парижа, мы остановимся на фигуре Н.М. Бахтина человека, усилиями которого в немалой степени единое интеллектуальное пространство Российского Зарубежья создавалось, воспроизведенное отчасти в его многочисленных статьях и репликах. Старший брат известнейшего российского мыслителя XX в. М.М. Бахтина Николай Бахтин (1894 1950) принадлежал к т.н. младшему поколению "серебряного века", успевшему получить, по выражению Н. Ульянова, "литературную за рядку в старой писательской среде Петербурга и Москвы"18, подлинный расцвет и творческая зрелость которого пришлись на годы эмиграции (от Г. Адамовича, В. Вейдле и И. Одоевцевой до Н. Оцупа и др.). Только-только приобщившись к таинствам классической науки и древней философии у Ф.Ф. Зелинского в Петроградском университете последних предреволюционных лет, где царила атмосфера декларируемого известным философом "нового возрождения", обретя поэтическое воображение, рожденное тогдашними умонастроениями "северной Пальмиры", Н.М. Бахтин и его ближайшие единомышленники абсолютно логично оказываются сначала в окопах первой мировой войны, затем на фронтах войны гражданской, чтобы в конце концов оставить родину и найти приют на чужбине21. Перебравшись в столицу Франции после долгих скитаний по Европе и службы в Иностранном легионе, чуть было не закончившейся трагическим финалом, Н.М. Бахтин достаточно органично вписывается в культурную и литературную среду "русского Парижа", занимая в ней свое неповторимое место. Бойкое перо и очевидный талант привели Бахтина в число сотрудников известного парижского литературно-художественного издания русской эмиграции журнала "Звено" (сначала еженедельника, а затем "толстого" ежемесячника, по ироническому и не слишком справедливому замечанию И. Северянина, взявшего на себя смелость "руководить" литературно художественным вкусом русской эмиграции), выходившего под редакцией П.Н. Милюкова и М.М. Винавера (после смерти последнего М.Л. Кантора), где ему поручались философский отдел и отчасти литературно-художественная критика22. Уже здесь отчетливо проявляется культуртрегерское начало, свойственное личности и творчеству Бахтина, выступающего в двух ипостасях критика современной российской интеллектуальной мысли (в этом случае объектами его внимания выступают авторы текстов по обе стороны границы от В. Жирмунского, Б. Эйхенбаума и некоего профессора Сережникова в Советской России до . Н.А. Бердяева, Л.П. Карсавина, В. Сеземана, Ф.Ф. Зелинского за ее пределами) и тонкого интерпретатора последних событий и важнейших тенденций в интеллектуальной жизни Запада (от недавних книг и статей Ф. Маритена, О. Шпенглера и М. Шелера до современной французской поэзии и прозы 1920х гг.21. Еще одна примечательная черта Н.М. Бахтина, заметно выделявшая его даже в живописной среде русских парижан, несомненный ораторский дар. Бахтинские циклы лекций, читавшиеся им для достаточно ограниченной аудитории, в частности, четыре выступления под общим заголовком "Современность и эллинство" (1927) стали подлинным явлением в культурной жизни "русского Парижа". "Его лекции о Греции и ее духовном наследстве, писал под непосредственным впечатлением от услышанного Г. Адамович, увлекли, скажу даже, очаровали присутствующих. Увлекала убежденность, стройность, сила мысли, глубокий пафос ее, и очаровывали те "высоты", к которым она была направлена. Историческая тема оказалась современнейшей. Бахтин говорил об эллинстве, но по существу он страстно проповедовал о единственно "интересном" о жизни и судьбе человека. И столько вложил он в свою проповедь огня, столько непримиримости, что, право, "в наш равнодушный век" эти мало обычные лекции почти ошеломляли"23. С конца 1920х гг. Бахтин проявляет все больший интерес к Англии. В 1928 г. по приглашению Славянского общества (основанного известным славистом С.А. Коноваловым) Бирмингемского университета (примечательно, что одним из сотрудников, а затем и деканом славянского отделения в нем был Е.М. Винавер, младший брат редактора "Звена"24) он впервые посещает "туманный Альбион", чтобы в 1932г. уже перебраться окончательно. После защиты диссертации "Происхождение мифа о кентаврах и лапифах в Фессалии XIII в. до н. э." в Кембридже он преподает на кафедре классической филологии Университетского колледжа в Саутхемптоне, а в 1938 г. становится одним из ведущих преподавателей Бирмингемского университета, в стенах которого крепнут его давняя дружба с известным античником Дж. Томсоном и тесные приятельские отношения с выдающимся философом XX в. Л. Витгенштейном, что много лет спустя стало ведущей темой "карнавального" романа известного английского литературоведа неомарксистской ориентации писателя Т. Иглтона "Святые и ученые" (1987). Несмотря на то, что "официальные" научные интересы Н.М .Бахтина в этот период сосредоточены по преимуществу на проблемах изучения и преподавания древнегреческого языка, он продолжает работу над лекциями по русской классической и современной литературе: от наследия Пушкина и Л.Н. Толстого до поэзии символистов и творчества Маяковского. Правда, последние так и оставались подготовительными записями к устным выступлениям и были опубликованы друзьями автора через много лет после его смерти25. Н. Бахтин на многие годы как бы уходит из поля Российского Зарубежья, но взаимное притяжение продолжает сохраняться в том едином интеллектуальном пространстве, после второй мировой войны по-прежнему существующим, может быть, в куда более скромном варианте по обе стороны океана. По крайней мере, именно в "Новом русском слове" Г. Адамовичем, к друзьям и единомышленникам Н.М. Бахтина отнюдь не принадлежавшим, была опубликована статья "Памяти необыкновенного человека" с необычайно высокой оценкой многочисленных талантов покойного26. Еще одним примером подобного рода может служить то, как сложилась судьба В.В. Набокова. Благодаря интенсивным архивным поискам и удачным находкам академика Г.М. Бонгард Левина, сегодня известно, насколько продуктивна была та деятельность, которую развернули в США "патриархи" российской исторической науки, прежде всего М.И. Ростовцев и М.М.Карлович27, дабы помочь известному писателю (и не только ему) не просто попасть в США, но и получить достойную работу весьма непростая задача, получившая однако более или менее благополучное разрешение, отголоски чего читатель без труда обнаруживает в романе В. Набокова "Пнин", повествующем о русском профессоре в провинциальном американском университете и содержащем любопытные зарисовки жизни и быта российских эмигрантов в Америке28. Естественно, заявленная в статье тема не исчерпывается лишь приведенными выше примерами. Образ интеллектуального пространства Российского Зарубежья куда сложнее и многограннее. Можно считать, что пока сделаны лишь первые шаги по его осмыслению и описанию, основная работа по данному вопросу еще только начинается. Примечания 1. Прежде всего см.: Культурное наследие российской эмиграции. 1917 1940. М., 1994. Т. 12; Золотая книга русской эмиграции. М., 1996; Образование и педагогическая мысль Российского Зарубежья: 2050е гг. ХХ в. Саранск, 1997; Серапионова Е.П. Российская эмиграция в Чехословацкой Республике (2030е годы). М., 1995; Русская эмиграция в Югославии. М., 1996 и др. 2. См.: Российские ученые и инженеры в эмиграции. М., 1993. 3. Осовский Е.Г. Введение //Осовский Е.Г. Деятели общественно педагогического движения и педагоги Российского Зарубежья. Саранск, 1997. 4. Челышев Е.П. Предисловие //Культурное наследие российской эмиграции. 19171940.Т.1.С.11. 5. См.: Kingston M.H. Woman warrior. N.Y., 1975. 6. См.: Домнин И.В. Военная культура русского зарубежья// Культурное наследие российской эмиграции. 1917 1940. T.I. С.124 129. 7. См.: Милюков П.Н. Эмиграция на перепутье. Париж, 1926. 8. Gouseff С., Saddier N. L'Emigration Russe en France: 1920 1930: These... P., 1983. 9. 9. См.: Зильберштейн И. Дело жизни. Лучшая зарубежная коллекция русского театрально-декорационного искусства //Огонек. 1986. № 36. С.22. Пожарская М. Коллекция Лобановых Ростовских // Художники русского театра: 18801930. М., 1991. С.85104. 10. Медведев Ф. Парижские интервью. М., 1995. 11.См.; Шулепова Э.А. Проблемы адаптации Российской эмиграции (первая волна) // Культурное наследие российской эмиграции. 1917 1940. T.I. C.168176. 12.Раев М. Россия за рубежом. История культуры русской эмиграции: 1919 1939. М., 1994. С.1617. 13.Ковалевский П.Е. Зарубежная Россия: история и культурно просветительная работа русского зарубежья за полвека (19201950). Париж, 1973.C.11 14. М Богомолов Н.А. Об одной литературно-политической полемике 1927г. //Культурное наследие российской эмиграции. 1917 1940. T.I. С.2533. 15. См., к примеру, нашу публикацию: Н. Бахтин З. Гиппиус: Диалог о смерти // РЖ: гуманитарные и социальные науки за рубежом: Литературоведение: Зарубежная литература. 1996. N 1. С. 100109. 16. В.В. Набоков: Pro et contra. СПб., 1997. C.161162. 17. Струве Г. Русская литература в изгнании. Нью- Йорк, 1965. С.24. 18. Известный библиограф и журналист А. Ященко в конце 1922 г. констатировал: "Свобода и терпимость Германской Республики, дружелюбное и гостеприимное отношение германского народа (единственного, оказавшегося другом русских в эти трудные годы), скопление здесь, в силу этого, значительных русских интеллигентных и предпринимательских сил, дешевизна производства, совершенство и эластичность германской типографической техники, разработанность методов международной торговли, либерализм германского законодательства и закона о прессе все эти и многие другие условия способствовали тому, что Берлин действительно стал "третьей (умственной) столицей" России. Законы экономической конкуренции на едином рынке привели к тому, что мало помалу почти все русские книгоиздательства в других странах, кроме Германии, должны были прекратить свою деятельность или перенести печатание книг в Германию" (Цит. по: Бейер Т. Русский Берлин. Экспатриация? Изгнание? Эмиграция? // Диапазон. Вестник иностранной литературы.1993.№1.С.65. 19. См.: Серапионова Е.П. Российская эмиграция в Чехословацкой Республике (2030е годы). М., 1995; Русская эмиграция в Югославии. М., 1996. 20. Цит. по: Варшавский B.C. Незамеченное поколение. М.,1992. С.177. 21. Бахтин Н. Русская революция глазами белогвардейца //Бахтинология. Исследования, переводы, публикации. СПб., 1995. С.329353. 22. См.: Осовский О.Е. Николай Бахтин на страницах журнала "Звено" // Культурное наследие российской эмиграции. 19171940. М., 1994. Т.2. С.167181. 23. Цит. по: Бахтин Н.М. Из жизни идей. М., 1995. С.151. 24. См.: Бонгард Левин Г.М. Владимир Набоков и академик M. И. Ростовцев //Новое лит. обозрение.1993. N 5. С.127. 25.BachtinN. Lectures and essays. Birmingham, 1963. 26.Адамович Г. Памяти необыкновенного человека //Бахтин Н.М. № жизни идей. С.140141. 27. См.: Бонгард Левин Г.М. Владимир Набоков и академик М.И. Ростовцев. 28. Набоков В.В. Пнин // Набоков В. Романы. М., 1991.